Терри тоже охотно согласился на предложение порисовать. Степень его психического расстройства оказалась гораздо выше, чем у Сьюзен, поэтому рисунки юноши получились более жуткими, и, как правило, он не мог связно о них рассказывать. Часто его речь становилась совершенно невнятной, у него возникали космические видения. Пациент путешествовал на другие планеты и внимал богам; его фантазии принимали масштабы «звездных войн». Из многочисленных рисунков Терри мое внимание особенно привлек один, с изображением противоположностей, так как он мог послужить прекрасной иллюстрацией его внутреннего противоречия, протекающего психодинамического процесса и архетипического характера его переживаний. Цветной оригинал рисунка дает полное представление о его драме и способности проникать в душу зрителя.
Исследуя этот рисунок (см. с. НО), нам следует иметь в виду, что наш интерес не является чисто эстетическим. Чем более примитивным и спонтанным оказывается рисунок, тем больше он дает возможностей непосредственно наблюдать бессознательный процесс. Джозеф Кэмпбелл напоминает о содержании такой работы над мифом:
«Следует понять, что фрагментарные знаки и сигналы означают, что пациент, совершенно не способный мыслить и общаться рационально, пытается как-то вступить в контакт. В такой интерпретации приступ шизофрении представляет собой возвращение в процессе его внутреннего странствия, чтобы вновь обрести то, что отсутствовало или было утеряно, и тем самым восстановить жизненное равновесие. Поэтому пусть странник отправляется в путь. Он погрузился в океан и тонет; возможно, он утонет. Вместе с тем это происходит как в древней легенде о Гильгамеше, когда герой долго погружается в глубины космического океана, чтобы добыть цветок, дарующий бессмертие, одну из вечнозеленых ценностей его жизни, которая находится где-то в глубине. Не лишайте его этой ценности; помогите ему пройти через все это» [122] .
Когда Терри попросили просто изобразить, что он чувствует («нарисуй, где ты сейчас находишься»), он нарисовал быстро и совершенно не задумываясь. Отступив на шаг назад, он с удовольствием оглядел то, что у него получилось. Значительно более связно, чем обычно, описывая фигуру животного в левой части рисунка (в оригинале она была оранжевого цвета), он назвал его драконом типа ящерицы-игуаны, проникающим сквозь пространство и время. Этот «дракон, пораженный солнечным светом», будет бродить по миру и «пожирать солнце»; солнцем Терри называл пурпурную вращающуюся массу, изображенную на рисунке внизу справа. Тогда это животное умрет, а затем «оживет снова и будет ярко-оранжевым».
По его мнению, скоро должно произойти солнечное затмение – на солнце видны огненные завихрения. Прямо над солнцем находится перевернутый паук, который следит за тем, что происходит. (Желтое) изображение справа от «дракона» – это «опавшие желтые зимние листья, пораженные солнечным светом». (Зеленая) продолговатая фигура вверху справа – это «кобра, заранее разинувшая пасть». Вверху слева от нее изображен «ананас со струпьями, или открытая вена, или волдыри». (Хотя дословные ответы подростка и не совсем нормальны, они приводятся без изменений.) Затем Терри внезапно остановился, прикрыл рот рукой и сказал, что забыл кое-что очень важное. Он забыл нарисовать позади дракона половину луны (которую затем дорисовал простым карандашом); дракон появился именно из этой луны. Луна, сказал он, «то испускает дерьмо, то не испускает. Она просто там висит».
Прояснить до конца все мотивы этого рисунка совершенно невозможно. Но вспомним о том, что молодой человек всегда находился в «подвешенном состоянии» между гневным и агрессивным отцом, постоянно бросающим ему вызов «вырасти и стать мужчиной», и пассивной и податливой матерью, от которой он был эмоционально зависим. Если все это вспомнить, становится ясно, что на этом рисунке показана семейная драма и драма молодого человека.
Сам Терри идентифицировался с драконом. Исторически солнце ассоциировалась с Богом Неба, Отцом Мироздания, символом солярного сознания, принципом логоса. Сила солнца – всесилие отца, чей гнев проецировался на ребенка, – была слишком велика. Давление на мальчика, заставлявшее его становиться мужчиной, – это тяжкое воздействие Сатурна, наносившее ему глубокую эмоциональную травму.
Без старейшин племени, посвящающих мальчика в таинства любви и мудрости, ему совершенно некуда податься в этом чужом для него мире под названием «мужская зрелость», в нем нет ни одного места, куда бы ему хотелось попасть. Вместе с тем он не может продолжать прятаться за материнскую юбку, ибо оставаться там – значит погибнуть, распростившись с героическим странствием [123] . Солнце создает мощный поток энергии, который может оплодотворять, порождать жизнь, сознание и божественность, но избыток этой энергии способен высушить и погубить все нежное и утонченное, все, что нуждается в поддержке.
Луна – это воплощение бессознательного, материнского начала, приливов и отливов в циклах продолжительностью 28 дней, всеобщего источника, временной передышки и песнопений сирен, зовущих к регрессии. Как мы уже знаем из мифа о вечном возвращении, море эроса может возрождать, но может и привести человека к тому, что он начинает «тонуть» в ностальгии (этимологически слово «ностальгия» означает «болезненная тоска по дому»). Серебряная чувственность луны воплощает интуитивное сознание, тогда как солнечные лучи символизируют рациональное начало.
Образ дракона, с которым идентифицировался Терри, – это творение первобытных сил. Их происхождение явно свидетельствует о связи с матерью; но наряду с этой связью Терри был привязан и к отцу. Чтобы выжить, ему приходилось избегать силы притяжения материнского комплекса и каким-то образом противодействовать негативному воздействию отцовского комплекса. (Мать и отец – это реальные люди, и вместе с тем человек интериоризирует их образы в виде энергетически заряженных комплексов, за которыми скрываются архетипы Матери и Отца). По желанию Терри, раскрывшемуся в его галлюцинациях, отец должен умереть, никому не причинив при этом боли, – то есть Терри должен был лишить силы отцовский комплекс, не проявляя агрессии к родному отцу. Следовательно, его задача состояла в «пожирании солнца» – в том, чтобы ассимилировать негативизм, умереть в качестве прежней эго-идентичности и возродиться как автономная, уникальная личность.
Паук ассоциировался с матерью; на рисунке он перевернут, что указывает на возможность применения ее энергии в геройском поединке. Кобра также связана с матерью. Что касается ананаса, то этот образ очень часто символизирует гостеприимство и возвращение домой. Юноше крайне трудно собрать воедино энергию, необходимую для того, чтобы справиться с энергией солнца, а следовательно, наличие расщепленных энергетических компонент предполагает повсеместное воздействие материнского комплекса. Дракон все еще обладает огромной силой.
Движение дракона слева направо – это движение из бессознательного к росту осознания. Движение по спирали вниз, чтобы съесть солнце, которое «снова оживет», – это другой известный архетипический паттерн, уроборос, который символически воплощается в образе змея-дракона, поедающего собственный хвост. Этот символ довольно часто повторяется в разных древних культурах – как восточных, так и западных. Он воплощает мотив смерти-возрождения, который, несомненно, связан со способностью змеи сбрасывать старую кожу и наращивать новую. В литературе очень широко распространен образ змеи (или змея) как символа смерти и возрождения, а также как проводника душ и признака протекания архетипического процесса. (Стоит поразмышлять об эмблеме медиков, на которой змея обвивает чашу с ядом.) Как и все архетипические образы, он является амбивалентным, ибо имеет характерную особенность выражать разные стороны одной проблемы. Змей-дракон может обвивать, разрушать, пожирать, а также исцелять, направлять и превращать [124] .